библиотеке – различение доброго и дурного одиночества, и строил свою речь сообразно тому, где, что и как давно у него лежит. Сам город Рим, по свидетельству древних, был подобен всем прославленным городам, будучи в своем роде выжимкою вселенной, так что, глядя на него, ты видел где Афины, где Антиохию, где пристань великого Александра, и это было великим подспорьем для ораторов, ибо, озирая город мысленно, всегда можно было найти, где гнездится любознательность, где сластолюбие, где поэзия и сварливость. Подобным образом, надо думать, и Адриан виллу свою устроил, чтобы легче было выступать перед сенаторами, относя к платоновскому порогу одни вопросы, к египтянам – другие, к умершим – третьи; а если б и ты поступал так, раскладывая вещи по своим местам, не пришлось бы тебе сидеть тут, вспоминая, какая была вторая удача у Корнелия Суллы.
– Видимо, та, что он не забывал первую, – ответил госпиталий. – Не тереби меня! Представь, что из твоей кладовой пропадет горшок меда, – как скоро ты это заметишь?
– В тот же день, – отвечал келарь.
– Почему не ты охранял яблоки Гесперид?.. Ну хорошо, с моей памятью все обстоит иначе, но по крайней мере, я могу радоваться, что моя забывчивость – от природной слабости, а не от дурно направленной воли, как у тех, кто не помнит благодеяний: таков был Гай Попилий, который, обвиненный в отцеубийстве и защищаемый Цицероном, был освобожден, а впоследствии выпросил у Марка Антония, как величайшее благо, право преследовать Цицерона и, нагнавши, казнить, хотя он никогда не терпел от Цицерона никакой обиды ни словом, ни делом; и он с великим весельем направился в Кайету, настиг Цицерона и велел ему склониться под меч, а потом с его головой, как с богатой добычей, поспешил в Рим; таков же был и Луций Септумулей, который Гаю Гракху, своему благодетелю, отрубил голову и, воздевши на копье, нес по городу, однако среди этого торжества улучил время, чтобы, уединившись, вынуть из нее мозг и залить свинец, ибо за голову Гракха глашатаи обещали столько золота, сколько она весит, – его презирали и те, кому его преступление принесло выгоду, и, когда он просился на должность в Азию, Сцевола отвечал ему, что в Риме столько злонамеренных граждан, что он и здесь за год-два сколотит себе состояние. Таковы были и иные многие, так что давай будем радоваться, что по милости Божией мы еще помним свое имя, и если уж мы начали об аде в Адриановых садах, давай закончим с ним, а не пойдем на три стороны сразу, как те, кто не властвует над памятью, но позволяет памяти властвовать над собою и окунать его стремглав в топь отовсюду стекшихся знаний.
VI
– Во времена императора Феодосия в Риме были огромные здания, где пекли хлеб для раздачи гражданам. Приставы этих домов превратили их в логовища разбойников. По бокам были корчмы с блудницами, и, если кто заходил туда, некая машина опрокидывала его в подземную мукомольню, где он работал до старости безвыходно, а родственникам приносили слух о его смерти; много было таких, кто, зайдя за вином или блудом, оставался вращать жернов в темноте до скончания века, а особенно часто такое проделывали с пришедшими в Рим иноземцами. Провалился в это жерло один рыцарь Феодосия: он встает, отряхивается, видит вокруг не то, за чем шел, но тут наваливаются на него пещерные стражи, он же обнажает меч, и летят в мучную пыль отрубленные руки. Он расчистил себе путь и выбрался; дело разгласилось, Феодосий наказал приставов, а дома эти приказал срыть.
– Часто бывает, что один взгляд на хаос и мрачную бездну оживляет в человеке доблести и воспламеняет его дух, несмотря на недостаток силы, – подтвердил келарь. – Тому примером Марк Курций: когда на форуме расселась земля огромным зияньем и прорицатели велели пожертвовать этому месту самое ценное, что есть у римлян, Марк Курций, сочтя, что речь идет о доблести, сел с оружием на пышно убранного коня, разогнав смущенную толпу, бросился в провал, и пропасть сомкнулась.
– Ты ведь знаешь, что эту историю рассказывают и по-другому? – спросил госпиталий. – Однажды один монах из наших решил привести ее в пример того, чему можно поучиться у древних, и рассказал так, как ты; тогда другой возразил, что все было иначе – и пропасть-де открылась не на форуме, а в Саллюстиевом дворце, и валил-де из нее серный огонь и дурной воздух, от которого в городе зачалась чума, и прорицатели не говорили околичностей и не задавали загадок, но прямо велели сыскать среди римлян человека, чтобы по доброй воле бросился в бездну ради спасения народа; и что римляне приступились к кому-то, старому, ленивому и никчемному, и просили его отдать себя для города, они же за это осыплют его потомков богатством и будут числить среди первейшей знати, а тот отвечал, что не больно ему дорога слава потомства, если ради нее он должен вживе сойти в преисподнюю; коротко сказать, ни одного не нашлось там, кто был готов погибнуть, и тогда Квинт Квирин, правивший городом, собрал всех на сходку и сказал, что часто ради государства подвергался крайним опасностям в бою и теперь если другого нет, то он, владыка этого города, ради его избавления сойдет в пучину и послужит своей жене, детям и потомству; и, сев на коня, он бодро, словно на пир отправлялся, дал ему шпор и ринулся в пропасть: тогда вылетела оттуда какая-то птица, вроде кукушки, и затворилась бездна, и остановился мор, римляне же помимо всего обещанного поставили Квирину памятник, который уцелел до сего дня и на который можно поглядеть каждому, чтобы убедиться, что дело было именно так, а не иначе, – там ведь изображены и конь, и кукушка, и еще какой-то карлик, потому что оставалось немного меди; первый монах ему отвечал, и началась между ними перепалка, пока кто-то не сказал им, что, если они и дальше будут в пустословии тратить время, отведенное для спасения души, у них будет случай сведать, как было на деле, от самих участников этой истории, на дне той пропасти, куда все они свалились; тут только наши братья отрезвели и отстали один от другого.
– Недавно я слышал историю, с которой твоя – как две родные сестры, – сказал келарь. – Было два человека, связанных долгой дружбой и любовью к учености, и, когда один занемог и был при смерти, другой взял с него клятву вернуться и рассказать, как ему там приходится. Тот обещал и выполнил: однажды среди ночи он явился тенью,
